ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Украденная победа
— Поздравляю!
— Позвольте вас поздравить!
— От души поздравляем и желаем…
— Имею честь поздравить, ваше превосходительство, — сказал смотритель калужской заставы, возвращая Суворову подорожную, где было прописано, что генерал возвращается к действующей армии.
— С чем? — сердито спросил Суворов, думая, что и сюда достигла весть о его «вступлении в законный брак».
— С возвращением к действующей армии, ваше превосходительство, — ответил смотритель, пристукнув деревяшкой отнятой ноги.
Суворов просиял:
— Вот спасибо!.. Где ногу потерял?
— Под Франкфуртом, ваше превосходительство.
— Дай мне тебя обнять, братец.
Смотритель почтительно позволил себя обнять и крикнул:
— Раздвинь!
Рогатка раздвинулась. Тройка поскакала. Хорошее настроение овладело Суворовым: впереди до самых Ясс никто не знает и никому нет дела до того, что генерал-майор Суворов женился на княжне Прозоровской. Поток поздравлений, сопровождаемых глуповатыми, на что-то намекающими улыбками, оборвался.
Суворов убедил себя, что женитьба его вовсе не означает такого крутого перелома в его жизни, как ему это казалось в ночных размышлениях перед поездкой в Москву. Отец доволен тем, что он устроил судьбу наследника-сына. Тесть доволен тем, что устроил дочь почти без приданого. Варвара Ивановна тоже должна быть довольна тем, что не осталась в старых девах. Сам Суворов доволен потому, что исполнил по желанию отца «закон». Все обошлось как нельзя лучше. И то, что он скачет теперь из Москвы, вовсе не похоже на бегство с поля одержанной победы. Просто кончился отпуск — о том, что отпуск краткий, что генерал-майору Суворову недолго придется тешиться с молодой женой, знали и отец, и тесть, и новобрачная. Прощаясь с мужем, Варвара Ивановна, как положено, обливалась слезами. Теперь — в этом Суворов не сомневался — слезы уже все высохли и Пелагея гадает молодой на червонного короля, как раньше гадала на бубнового. И выпадает дорога — червонная шестерка, — вот и он скачет, «червонный король», на тройке почтовых. И червонный туз на сердце червонной дамы — это значит, что венчанный супруг Варвары Ивановны получит чин или крест, чему она весьма обрадуется. Но «в глазах» у червонной дамы нет восьмерки той же масти — значит, ей не предстоит скорого свидания с червонным королем. Варвара Ивановна грустно вздохнет да вдруг и скажет: «А погадай-ка мне на бубнового короля». — «Что ты, матушка, в уме ли? Ведь ты замужем, забыла?» И Варвара Ивановна рассмеется своим глубоким смехом. И на расстоянии тысячи верст бархатный смех жены нет-нет и прозвучит у Суворова в ушах и сладко и больно царапнет сердце.
Суворов торопился — от встречных он узнавал, что турки вот-вот запросят мира, осталось только их к этому поощрить.
— Дать хорошего раза, да и край! — так выразился ямщик на последнем этапе.
Этот словоохотливый старик чуть было не испортил Суворову настроение. Ямщик слыхал, что Румянцев повел всю армию на Шумлу — чтобы разом кончить войну, «а то, слышь, Екатерина угрозила его сместить да на его место посадить Гришу Потемкина…»
— Гони! — оборвал ямщика Суворов.
— Чего гнать-то? Почитай, приехали. Не к милой едешь… А поди жалко было, что кинул…
— Кого? Чего жалко? — сердито спросил Суворов.
— Да расставаться жалко с ней. В такую-то пору…
— С кем «с ней»?
— Да с армией. Вдруг без тебя все там и порешат.
— Гони!
— Ничего, сынок, успеешь. Без нас, стариков, дело не обойдется.
Суворов приказал ямщику, никуда не заворачивая, ехать прямо в главную квартиру.
В штабе Румянцева не удивились, увидя, что Суворов, запорошенный пылью, вышел из возка и резво взбежал по лестнице дворца. Казаки подхватили скинутый генералом пыльник. Мальчишка-казачок с двумя сапожными щетками в руках пал на колени перед Суворовым, с невероятной быстротой привел ботфорты Суворова в блестящий вид и проворно заиграл щетками по паркету фельдмарш, в то время как старик дневальный обмахивал мундир Суворова жестким веничком, приговаривая: «Со счастливым прибытием, заждались вас, батюшка Александр Васильевич».
Перед Суворовым распахнулись двери. Румянцев прервал разговор с генералом Каменским. Генерал-фельдмаршал пошел навстречу Суворову с раскрытыми объятиями. Они обнялись и расцеловались.
— Поздравляю! — сказал генерал-фельдмаршал.
Суворов отпрянул:
— С чем?
Румянцев улыбнулся:
— С производством. Поздравляю вас с чином генерал-поручика!
Суворов просветлел:
— Благодарю, граф! Спасибо, батюшка. Заслужу вашу милость…
— Садитесь, господа. Вы прибыли, Александр Васильевич, как раз. Мы с Михаилом Федоровичем вас только что поминали…
— Поздравляю! — протягивая руку Суворову, сказал Каменский.
Суворов взглянул в глаза генералу и сразу понял, что Каменский только сейчас, когда Румянцев поздравил его с чином генерал-поручика, узнал об этом и что Каменскому это неприятно именно сейчас. Почему — тотчас объяснилось.
— Благодарю, Михаил Федорович, — сказал Суворов, пожимая руку Каменскому, — вот мы с вами и сравнялись.
— Однако я годом старше! — сварливо отозвался Каменский, грузно опускаясь в кресла.
Румянцев поморщился и, взвесив что-то в уме, заговорил:
— Так вот что, Александр Васильевич: мы решили предпринять на Шумлу. Императрица нас торопит. Надо привести дело к благополучному концу. Оттоманы мнутся — им еще невнятно, что они проиграли войну. Надо им втолковать. Михаил Федорович стоит, как вам известно, угрожая на Базарджик. Михаил Федорович прямо за минуту до вашего появления говорил — ну как в воду глядел: «Если бы Суворов был здесь, ему следовало бы отдать опять Гирсово, не допускать переправы турок у Силистрии. Тогда я буду спокоен за свое правое крыло»…
— Хорошо! — поспешил Суворов, перебивая фельдмаршала. — Я согласен. Дальше!
Румянцев, не обижаясь, что его перебили, продолжал:
— Весьма рад, что вы сразу согласились… Михаил Федорович сомневался… а я ничуть. Оба вы генералы опытные, привыкли действовать смело. Друг друга мы знаем все трое с Семилетней войны… — И, лукаво улыбнувшись, фельдмаршал прибавил: — Да и чин теперь на вас один. Приступим.
На столе лежала развернутая карта. До появления Суворова главнокомандующий с Каменским успели наметить в главных чертах наступательный план. Румянцев, указывая на карте селения и города и проводя карандашом по извилинам рек и дорог, говорил быстро. Каменский, склонясь над картой, ревниво следил за тем, чтобы Румянцев ради Суворова не внес каких-либо изменений в то, о чем они уже договорились. Один раз даже осмелился и отвел руку Румянцева.
— Чего вы? — удивился тот.
— Нет-нет, всё так, — поспешил извиниться Каменский. — Прошу прощения, Петр Александрович, продолжайте!
Суворов сидел в развалистых креслах спокойно; он откинулся на мягкую спинку и внимательно слушал быструю речь Румянцева. Карту плацдарма и дороги, ведущие к Шумле — стратегическому центру страны, Суворов изучил подробно. Только один раз Суворов остановил Румянцева: когда его карандаш перед Козлуджей вдруг свернул в сторону от прямой дороги.
— Прямо, прямо!
Румянцев поднял голову:
— Да ведь если прямо, тут, Александр Васильевич, узкая дорога… Дефиле.
— И опасная, — прибавил Каменский. — Дорога в густом лесу, мочажина.
— Поэтому и надо по ней идти: туркам невдомек, что генерал Каменский идет по опасной дороге. Они будут думать — он вон где, околесицей, а генерал им как снег на голову… Скорей-скорей — конница «марш-марш»! Пехота «ступай бегом». Орудия с передков — «картечь»!
— Позвольте, Александр Васильевич, мне самому знать, где и как идти, — заметил Каменский, угрюмо взглянув в глаза Суворову.
— Точно, батюшка, так. Ведь я не спорю.
Суворов умолк. Ему надо было одно — убедиться, что главные линии наступления намечал не Румянцев, а Каменский. И потому главнокомандующий не станет гневаться, если в походе генералы в чем-либо разойдутся.
Суворов, выслушав Румянцева, предложил, не выжидая поступков противника, самим его искать и разбить в поле. Для этого надо идти на Базарджик и Козлуджу. И, если тут неприятеля не окажется, скрытно двинуться на Шумлу, прикрывая свои истинные намерения ложным движением к Варие.
— Шумлу штурмовать! — закончил свое предложение Суворов.
— А буде штурм не удастся, идти к Силистрии, — прибавил Каменский.
Румянцев, склоняясь к плану Суворова, внес все же некоторые изменения. Если Суворов и Каменский двинутся разом, то Каменский прикроется им при походе на Базарджик демонстрацией на Варну, а Суворов покажет вид, что угрожает Силистрии, и двинется параллельно с Каменским.
не подчинил ему Суворова.
Румянцев знал характеры обоих генералов: неуклюжий и неповоротливый Каменский являлся как бы отрицанием ловкого, подвижного Суворова. И в уменье управлять людьми, пользуясь не только их достоинствами, но и недостатками, Румянцеву нельзя было отказать. Соревнование Суворова и Каменского могло только улучшить, а не испортить дело.
Что предугадал Румянцев, то и случилось. Суворов проявил неожиданную медлительность. Каменский двинулся по своему маршруту, а Суворов сообщил ему, что дожидается полков, назначенных к нему для усиления. Каменский, не обнаружив досады, начал движение. Суворов, выждав время, изменил условленный маршрут, чтобы дольше сохранить свою независимость; он не известил об этом Каменского и пошел к Базарджику с несвойственной ему медлительностью; эта медлительность могла быть оправдана тем, что Суворову на избранном им пути пришлось идти более трудными дорогами. Связь между Суворовым и Каменским прервалась. Каменский, обеспокоенный этим, рапортовал Румянцеву, что Суворов находится неизвестно где, действует вполне самостоятельно и не слушается его предписаний. Румянцев лукаво ответил Каменскому, что он сам должен найти и Суворова и «способы заставить его повиноваться».
Каменскому не стоило труда догадаться, где искать Суворова: именно на том труднейшем участке пути, который до его приезда Каменский предполагал обойти сторонкой, — на трудном и опасном дефиле от Юшенлы к Козлудже. Каменский туда и устремился. И точно, у Юшенлы Каменский нашел Суворова и оказался позади него… Оставалось найти способ заставить Суворова повиноваться. Суворов не стал ждать, когда Каменский придумает такой способ, и, находясь в авангарде, без согласия с Каменским вступил с кавалерией в опасное дефиле в уверенности, что стоящий позади Каменский не откажет в поддержке.
Не доходя до Козлуджи, Суворов встретил сильный отряд турок, они поспешно отступали. Кавалерия вынеслась за бегущими из тесного лесного дефиле на открытую равнину и попала в засаду. На конницу Суворова кинулись турки, угрожая отрезать ей путь отступления. Суворов, яростно преследуемый, поспешно отступал той же узкой и тесной дорогой, уверенный, что у Козлуджи находятся крупные силы противника, и очень обрадованный этим.
В теснине дефиле турок остановила пехота, построенная в каре. Перед грозной щетиной штыков турки отхлынули назад. Суворов повел в атаку свои войска; выйдя из дефиле, отбил несколько атак, пока не подошла артиллерия, задержанная трудной лесной дорогой.
Три часа подряд выставленные Суворовым батареи громили позиции турок. Они отвечали все слабее. Суворов послал в наступление развернутую по фрунту кавалерию. Пехота двинулась за нею.
Повторные атаки били в турецкий лагерь тараном. Подошла артиллерия. Суворов велел пушкам стрелять по центру турецкого лагеря и затем бросил в атаку кавалерию.
В турецком лагере все пришло в полное расстройство. Бросив палатки, орудия, обоз, турки бежали. Суворов занял турецкий лагерь, захватив 29 орудий и 107 знамен. День был из ряда вон знойный, многие солдаты пали от солнечного удара. Суворов весь день провел на коне. В одной рубашке, с обнаженной головой, безоружный, с нагайкой в руке, он появлялся в разных местах боевого поля под неприятельским огнем — отдавал приказания, командовал, ободрял солдат веселыми шутками.
Вся честь победы принадлежала Суворову, хотя несомненно и то, что Каменский поддержал его, подтянув на поле битвы свои воинские части. Однако Каменский поспешил отправить Румянцеву донесение, в котором выдвигал себя на первое место и приписывал всю честь победы одному себе. Суворов разгневался и поймал себя на мысли, что раньше, до женитьбы, он не отнесся бы так ревниво, как теперь, к коварному поступку товарища по службе. Некоторые командиры были на стороне Суворова, находя, что реляция Каменского неверно излагала события дня, а солдаты со свойственной им прямотой откровенно говорили, что Каменский украл у Суворова победу.
Суворова снова трепала жестокая лихорадка. В пылу горячки он предложил Каменскому продолжать поход на Шумлу и перенести войну на Балканы. У Каменского явилось опасение, что Суворов двинется на Шумлу один и увлечет и его за собой. Каменский прибег к верному способу подчинить себе Суворова: он созвал военный совет, на что имел право по старшинству. Совет высказался против предложения Суворова.
Малярия замучила Суворова. Во время приступов он едва держался на ногах. Убедившись, что с Каменским не сговориться, Суворов сдал ему команду и без разрешения Румянцева уехал в Бухарест. 30 июля Суворову разрешили отпуск в Россию для лечения.
Победой у Козлуджи Суворов положил конец не только кампании, но и войне в целом. Турция исчерпала свои силы и согласилась на мир.
10 июля 1774 года в Кучук-Кайнарджи, за Дунаем, Румянцев подписал с Турцией мир, выгодный для России. Крымское ханство стало независимым от Турции и, естественно, подпадало под влияние могущественного северного соседа — России. Согласно мирному договору, Россия приобрела в Крыму Керчь и крепость Еникале — на другом берегу Керченского пролива, то есть свободный выход из Азовского моря в Черное. Кроме того, турки отдали крепость Кинбурн в устье Днепровско-Бугского лимана, но более сильная крепость — Очаков — на берегу лимана осталась за турками. Русские торговые суда получили право свободного плавания по Черному морю и через проливы Босфор и Дарданеллы. Наконец, турки обязались выплатить России четыре с половиной миллиона рублей.
Суворов мог гордиться тем, что таким успешным окончанием войны правительство Екатерины обязано в большой мере ему.
В кампанию 1770 года Румянцев с армией в двадцать пять тысяч человек разбил при Ларге восьмидесятитысячную турецкую армию, а при Кагуле одержал победу над противником, в десять раз сильнейшим. В Туртукае, Гирсове и Козлудже Суворов нанес противнику не менее чувствительные удары. Победы Суворова знаменательны еще и тем, что при Ларге и Кагуле фельдмаршал Румянцев обладал всей полнотой власти, а Суворову приходилось не только побеждать неприятеля, но еще завоевывать право на самостоятельность, побеждать косность, преодолевать козни завистников. Эти победы давались ему труднее, чем победы на полях сражений, и уносили много здоровья и сил.
Смена
В августе 1775 года Суворов, находясь в армии, получил одно за другим два известия из Москвы: первое — радостное, что у него родилась дочь, названная при крещении Наталией; второе — печальное: умер в Рождествене его отец.
требовало от него переезда в Петербург. Пост, предложенный Суворову, был очень почетным — после командира гвардейской дивизии командир Петербургской дивизии является в военном окружении царицы самым приближенным к ней лицом.
Но Суворов отказался принять предложенный ему пост, объяснив, что ему нужен по крайней мере год, чтобы привести в порядок дела наследства. Екатерина не настаивала на своем предложении и согласилась дать Суворову просимый отпуск.
Отказ Суворова удивил и рассердил Варвару Ивановну и послужил причиной их первой и очень серьезной ссоры. Она, не обинуясь, назвала отказ от почетного назначения «непроходимой тупостью».
— Вам угодно, — быстро говорила она, — всю жизнь быть в роли поддужного у разных рысаков вроде Румянцева или Репнина? Вы хотите, чтобы я в Москве закисла и сделалась «тетёхой» вроде вашей «птичницы» Прасковьи Тимофеевны? Кстати сказать, ваши попугаи-неразлучники сдохли — чего-то не то съели, а может быть, Пелагея им нарочно чего подсыпала… Нет, сударь, довольно мне вас встречать и провожать, а между тем, всем на смех, слыть «соломенной вдовой»!..
Если говорить кавалерийским языком, Варвара Ивановна «закинулась» и «понесла», торопясь разом выпалить все, что накипело в сердце…
стала совсем другой.
Суворов хладнокровно выдержал первый налет семейного противника, подобно тому как войска его выдерживали бешеные налеты турецких спагов. [62] Он спокойно начал представлять свои резоны:
— Отец умер…
— Дай ему бог царствие небесное! — вставила Варвара Ивановна с явной издевкой. — Но ты же сам теперь отец! — добавила она так быстро, что нельзя было сказать: «Не перебивай».
— Что же мне, бросить наследство, запустить хозяйство или профинтить, пустить на ветер?
— Ты теперь стал богаче, чем сам считаешь! — загадочно ответила жена.
Суворов развел в недоумении руками и посмотрел вокруг, оглядывая множество ненужных ему вещей. Их и в день свадьбы было уже много, а за время отлучек мужа Варвара Ивановна еще кое-что прикупила. Вот, например, год тому назад не было той великолепной горки с зеркальными стеклами кругом. В горке, меж фарфора и серебра, Суворов увидел и кубок Венеры Флорентийской и другие свадебные подарки. Среди них сидела и кукла — подарок старухи Олсуфьевой; она, деревянно вытянув из-под белых панталончиков ноги в розовых чулках и красных полусапожках, смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, а к правой ее руке привязана узкой ленточкой извлеченная из футляра «родовая прозоровская» плетка; рукоятка ее, оправленная в золото и самоцветы, явно показывала, что нагайка неприменима ни при верховой езде, ни для чего иного, а только чтобы «учить»… «Символ», — вспомнил он брошенное Прасковьей Тимофеевной словечко, когда они к ней последней приехали с визитом… Кукла напомнила ему о Наташе — вот неотразимый довод, чтобы покорить мать…
— А ты бы поехала со мной в Петербург?..
— Не думала бы ни минуты! — загораясь надеждой, живо отозвалась жена…
— Да как же зимой, в морозы маленькую везти…
— А! «Маленькую»! — жестко, почти злобно проговорила жена. — А обо мне ты не подумал…
Суворов умолк.
но лишь теперь разглядел, что Головина за короткое время сильно «сдала», — перед ним была дряхлеющая старуха.
— Жаловаться приехал? Вот то-то, — говорила старая «птичница», усадив гостя после приветствий, объятий и поцелуев в кресла. — Без матери рос, а покойный Василий Иванович, не тем будь помянут, мало тобой занимался. Не мудрено, что нашу сестру не понимаешь.
— Мне некогда было заниматься женщинами.
Головина рассмеялась, лицо ее помолодело.
— Ну, вот теперь, милый, займешься. Одну поймешь — и всех поймешь…
— А попугаи сдохли, — некстати брякнул Суворов.
«Птичница» махнула рукой:
— Я-то, старая дура, подарила «неразлучников», а он, наш милый, прямо чуть не из-под венца убежал в армию!..
— У меня был краткий отпуск. Я и так просрочил целый месяц.
— Еще бы не просрочить!.. А куклу видел?
— Это вы придумали, Прасковья Тимофеевна?
— Ан нет. Сама она, сама. Я даже пеняла ей. И с тех пор меж нами ровно кошка пробежала. Показаться ей на глаза не смею. А по Наташеньке скучаю. Дочка вся в тебя.
— Как будто так.
— Не «как будто так», — рассердилась Прасковья Тимофеевна, — а вылитая ты! Перо в перо!.. Да! Не пришлось Василию Ивановичу внучку понянчить!..
Суворов молчал.
— Эх, Саша, сердце у тебя нежное, только ты на нем солдатской лямкой мозоли натер.
— Она меня не любит! — неожиданно для самого себя воскликнул Суворов.
Поездка Суворова по имениям отца откладывалась со дня на день. Не то чтобы он откладывал ее нарочно, но и не торопился. Да и хлопоты по утверждению за ним наследства отца задерживали. Дело, само по себе простое и ясное, из-за канцелярской волокиты обращалось в сложное и запутанное: приходилось ходить по нескольку раз в одно и то же место, доказывать очевидное и несомненное. У Суворова не было искусства в подобного рода делах; того, чем владел Василий Иванович в совершенстве, не хватало сменившему его сыну. Суворов мог бы ускорить дело незначительными подачками мелкой канцелярской сошке, но это было ему противно. Он мог бы обратиться к помощи влиятельных друзей покойного отца или пустить в ход свои новые связи, приобретенные женитьбой на княжне Прозоровской, но этого-то он избегал больше всего. Пойти и поклониться тестю сначала мешала Суворову застенчивая гордость. А старик Прозоровский, сбыв с рук дочь и подарив зятю нагайку, уехал осенью в подмосковную и предался любимому занятию — псовой охоте. Скакать по полям на коне старик уже не мог, охота, по бедности, у него была плохая, он все же ездил в поле на бегунках, кричал, увидя зайца, и приказывал кучеру гнать дрожки по кочкам, заходясь в охотничьем азарте. На замерзших кочках вспаханного пара ему и «выбило душу». Однажды старого князя привезли с охоты домой без памяти; теперь он лежал в усадьбе, разбитый параличом, и медленно поправлялся.
Варвара Ивановна отнеслась к несчастью отца безучастно — она вся погрузилась в заботы о «маленькой». После разговора с Головиной Суворов старался открыто выражать свою нежность к ребенку. Сидя за бумагами, счетами и планами, он часто забывал про свои дела, прислушиваясь к тому, что делалось в спальной. Варвара Ивановна возилась с дочерью, все время с ней разговаривая.
А в горке со свадебными подарками сидела кукла с исступленно глупым ясным взглядом неподвижных глаз и «родовой прозоровской» плеткой в руке…
клином вошедшую в суворовские пашни. Надо бы съездить туда, посмотреть своими глазами, какие там угодья. Зеленые барашки на плане означают лес или луга с кустами; синие черточки — болото; а может, это заболоченный луг и можно его осушить?..
Разлад
В молодости Суворов немало помогал Василию Ивановичу в его деревенских делах да и сам рос в деревне, так что сельское хозяйство не являлось для него невидалью. Имения, полученные им в наследство, считались «благоустроенными». Кроме имений, Суворов получил от отца порядочную сумму денег да и сам за двадцать пять лет военной службы успел немало сберечь.
Скромность житейских привычек суворовской семьи вначале объяснялась бедностью, а там превратилась в привычку и укрепилась заботой и тревогой за будущее семьи и рода. Александр Васильевич далеко превзошел отца спартанской суровостью привычек. За двадцать пять лет военной службы Александр Васильевич не получил от отца и сотни рублей и все-таки успел сберечь примерно столько же денег, сколько скопил за всю жизнь отец.
Сложив свои деньги и деньги отца да прибавив пять тысяч приданого, Александр Васильевич мог распорядиться довольно крупной суммой. Но как распорядиться, какое дать ей применение? И Суворов снова обратился мыслями к жене…
«старика», «сгубила молодость»?.. Пойти к ней, поговорить?.. Или позвать ее и спросить совета:
«Вот, Варя, мы располагаем такими деньгами… Тут и приданое твое. Как нам поступить?»
«Я же говорила, нам надо переезжать в Петербург. Еще не поздно…»
«Да ведь на эти деньги дворец в Петербурге не построишь и не купишь…»
«Попроси у царицы. Мало ли там пустует дворцов…»
Можно и так поступить с женой. Позвать и сказать:
«Вот твое приданое. К нему я прибавляю еще пять тысяч… Делай с деньгами, что знаешь, они все твои».
Она, наверно, надменно ответит:
«Мне твоих денег не надо».
Или:
«Эти деньги не мои, а Наташи»…
От отца генерал-майор Суворов получил в наследство около трех тысяч душ крестьян.
Устроив дела наследства, выделив замужним сестрам их доли, Суворов объездил все поместья, кроме далеких от Москвы — новгородских, уничтожил там, где еще были ее остатки, барщину, заменив ее ярмо оброком, прогнал вороватых управителей и старост, притеснявших и разорявших крестьян.
…В начале крестьянской войны Екатерина вызвала Потемкина из действующей против турок армии и поручила ему общее руководство борьбой против Пугачева.
В следующем, 1774 году Потемким был назначен вице-президентом Военной коллегии. В 1776 году Потемкин получил назначение генерал-губернатором, а затем наместником губерний Астраханской, Азовской и Новороссийской. Перед ним были поставлены две задачи: усмирить казачью вольницу и степных кочевников и обеспечить безопасность всей южной границы от покушений со стороны Турции, для чего в первую очередь необходимо было прочно закрепить за Россией Крым.
«к полкам Московской дивизии», входившим в корпус Прозоровского, свойственника Александра Васильевича по жене.
Предстояла новая разлука с семьей. Суворов предложил Варваре Ивановне ехать с ним в Крым. Она удивилась:
— Ведь там ждут войны! Странное дело — боялся ребенка простудить по дороге из Москвы в Петербург, а теперь хочет везти под пули!
Он сказал, что ему не хочется расставаться с семьей. Войны в близкое время не будет.
— А крымская лихорадка?
— Мы поселимся там, где ее нет…
Варвара Ивановна не сдавалась. Порешили на том, что они с Наташей поедут под Полтаву (где у Прозоровских находилось родовое имение) и поселятся в Опошне. Там будет хорошо для Наташи. Ей нужно солнце, тепло, приволье. От Крыма до Опошни вчетверо ближе, чем до Москвы, и отцу будет легче, получив отпуск, повидаться с дочкой…
В Крыму Суворову, из-за болезни генерал-аншефа Прозоровского, пришлось принять в командование весь корпус. Турецкий флот не появлялся у крымских берегов. Крымские татары держались спокойно. Поведение крымского хана Шагин-Гирея также пока не внушало опасений. Суворов томился бездействием. Малярия в жарком климате вернулась и снова его мучила.
Только летом 1777 года Суворов вырвался на побывку и приехал в Опошню. Варвара Ивановна встретила его холодно. Наташа не узнала отца. Отчужденность супругов стала увеличиваться из года в год.
этого между супругами вновь наступил разлад. Примирить их было некому: Прасковья Тимофеевна умерла. Разрыв стал неизбежен.
— отцу. Он отдал ее на воспитание в Смольный институт, а сам отправился в деревню к тестю, где тот влачил жалкие дни в ожидании второго удара, и заставил его принять обратно приданое Варвары Ивановны. Возвратил он старику и его свадебный подарок — «прозоровскую родовую».
Примечания
62. Спаги — конница султана.