Кругосветка.
Глава четвертая

Глава четвертая

Слова Алексея Максимовича заставили ребят задуматься. Каждый из них по-своему -- это было видно по их лицам -- оценивал поступок Батька. А поначалу он им показался пустяком.

-- Насчет измены -- это верно. Да ведь тоже, как винить Батька? Травкин-то его наверняка прогонит, коли он на службу не придет, -- говорил, глядя в небо,

Абзац. -- И прощай сапожки с медными подковками, штаны с позументом, прощай бархатная безрукавка.

-- Он все это врет, никакой у него безрукавки нет, -- угрюмо сказал Вася Шихобалов, рассматривая рыбок на просвет.

Пешков покосился на него и спросил:

-- Милый, ты, что же, с этой банкой так и будешь сидеть? Не дал Батьку банку подержать -- вот мы и без котелка!

-- Все купцы жадные! -- презрительно прищурясь, сказала Маша.

-- А я вот не жадный! -- ответил Шихобалов. -- Я бы вот сейчас всем поровну разделил, чтобы каждому пришлось всяких цветов: и по красной, и по зеленой, и всяких.

-- Делить, делить! -- закричали вдруг ребята. Я решил подать свой голос:

-- Нельзя делить, ребята, не делится.

-- Мне можно дать на одну рыбку меньше, -- потупясь и собрав губы сердечком, сказала Маша.

-- Все равно не делится без остатка.

-- Однако, Преподобный, почему? -- спросил Пешков. -- Откуда ты знаешь, сколько штук в банке?

-- Очень просто. Допустим, поделили, съели...

-- Съели! -- подтвердили все согласно.

-- А банка? Что делать с банкой? В банке-то и есть вся суть... Это и есть основная проблема: кому достанется банка?

-- По-моему, банку, когда все съедим, кокнуть, -- посоветовал Абзац.

Вася всхлипнул.

-- Всякий откажется.

-- Запомним это, -- усмехаясь и хмурясь, говорил Пешков. -- Я тоже, пожалуй, откажусь от рыбок, но от банки и я не прочь. Признаюсь, руки чешутся отнять...

-- Нате подержите, -- Вася Шихобалов, глубоко вздохнув, протянул банку Пешкову.

-- Отлично! -- приняв банку из рук Васи, заметил

Пешков. -- А банку, когда будет истреблено содержимое, мы пустим "на счастливого".

-- На счастливого!

-- Принято единодушно.

Пешков аккуратно уложил банку в мягкое, меж парусом, навернутым на мачту, и бреднем. 

Пароход перевалил Волгу против Жигулевского завода и шел вдоль луговых песков. Солнце совсем затмилось и едва пробивалось сквозь белесую мглу, сплошь затянувшую небо. Ветерок улегся. Волга вдали стала литою, словно замерзший стоячий пруд, захваченный крепким осенним утренником. Свежело. Маша Цыганочка, одетая в легонькое платьице, поеживалась, да и Вася Шихобалов поджимал босые ноги. Пешков сказал:

-- Ну-ка, Вася и Маша, встаньте на часик.

Он раскинул полы хламиды, словно черные крылья.

-- Садитесь поближе, поплотней -- согрейте старичка: опять что-то крыльца заныли.

Вася и Маша сели на разостланный по скамье подол плаща, прижались к Пешкову, и он их закутал полами. Головы Васи Шихобалова и Маши Цыганочки высовывались из-под плаща, словно головы цыплят из-под черной клуши. Козану и Стеньке с той улицы как будто стало холоднее от того, что Васе и Маше сделалось теплее, но они молчали. Молчал и Абзац, храня независимый и равнодушный вид ко многому в мире, даже к банке с золотой рыбкой. И я молчал, подгребаясь кормовым веслом.

Заговорила Маша:

-- Алексей Максимович, а вы видели когда-нибудь Батька в бархатной безрукавке и в сапожках?

-- Ив красной канаусовой рубашке. Неоднократно видал. А на рубашке множество золоченых пуговок бубенчиками, от воротника до пояса. Подпоясан Батёк ремешком с чеканным серебряным набором...

-- А подковки на сапожках есть? -- спросил Козан.

-- Ну как же без подковок! И подковки есть. Вася напрасно сомневается.

Медные подковки

-- А какие: медные или железные? -- хитро улыбаясь, спросил Вася Шихобалов.

-- Ага! Вот и попались: как вы могли видеть, какие подковки! Батёк врал, а вы повторяете.

Алексей Максимович настаивал на своем:

-- И не видя, я мог прийти путем умозаключений к тому же самому выводу. Как пустится Батёк вприсядку да пятками сверкать -- такой звон! Не то что видать, а слыхать, что подковки медные. Не верите, вот спросите Преподобного -- он не станет говорить неправду.

-- Еще не научился, -- подал голос Абзац.

-- Совершенно верно, -- согласился я. -- Да зачем врать, когда можно говорить правду!

-- Расскажи нам, Сергей, про Травкина одну правду!

Козан и Степан пересели на скамейке лицами ко мне. И даже Абзац приподнялся и сел на носу.

-- Послушаем, как Сергей Преподобный будет правду врать.

Я с непривычки несколько смутился, что со мной тогда еще бывало. 

Все сидели теперь лицом ко мне, и я на корме, подгребаясь веслом, почувствовал себя, как учитель на кафедре.

Пешков, ободряя меня, покрутил головой: не робей, мол.

-- Насчет сапог с подковками -- все истинная правда. Это вам подтвердил и Алексей Максимович.

-- Опять страхуется, -- съязвил Стенька с той улицы.

Я возмутился:

-- Что это ты, парень! Вижу я тебя сегодня впервые, а уж второй раз говоришь о страховке. Я не страхуюсь, а опираюсь на авторитет. Пешков сам в хоре Травкина в Царицыне пел тенором. Если б он не заболел там воспалением легких и не потерял голос, то был бы теперь оперным певцом не хуже Ершова!

-- Что пел у Травкина -- верно, что голоса не стало -- тоже верно, а насчет Ершова -- низкопробная лесть... Продолжай, Преподобный!

-- Слышите, ребята, все правда! Вам еще рано по трактирам ходить, да и вырастете -- не советую. Все правда: и безрукавка, и штаны с позументом, и Вася вприсядку пляшет... А закрылся трактир, все певцы одежу скидают и все свое надевают. Кто в опорках, кто босой, кто в пиджаке, кто в телогрейке бабьей -- иду в другой трактир пропивать, что им за вечер Травкин даст. В тот трактир, где они поют, "в своем виде" их не пускают и водки не дают -- такое у Травкина с буфетом условие. Супруга Травкина к закрытию трактира тут как тут: весь наряд их в узлы завяжет, ну, вот как попы, когда в дому молебен отслужили и идут домой. 

-- А сам-то Травкин, чай, спросит тут же водки и давай хлестать!

-- Никто не видал, чтобы он водку, вино или пиво пил. Угощение принимает только чаем. Голос бережет.

-- Голос -- очаровательный тенор. Тут и Пешков спорить не станет: не хуже Ершова...

-- Это верно. Тенор прекрасный, задушевный, -- подтвердил Пешков.

-- У вас, Алексей Максимович, наверно, голос был лучше, -- медовым голоском сказала Маша.

-- "Что было, то уплыло" -- сказал китайский мудрец Сам-Пью-Чай.

-- Ас Травкина супруга тоже весь наряд снимает?

-- Нет, он так и наружи ходит: в поддевке из тонкого синего сукна -- двадцать рублей аршин.

-- А куда он ходит?

-- Ходит по церквам да по шалманам, на майданы, где орлянщики, все проигравши, поют, -- Травкин голоса выискивает. В Вятке из собора выхватил баса. Теперь этот бас в императорском театре поет.

-- Верно, -- подтвердил Пешков: -- Федор Иванович Шаляпин Травкину обязан.

-- В хору у Травкина вместе с ним "головка" -- семь человек: два тенора, два баса, баритон и октава такая, что пустит нижнее "до" -- паникадило в соборе гаснет. Они у него на жалованье, и платье у них приличное.

А октава Панибратцев ходит по Дворянской улице в шелковом цилиндре, крылатке, трость с набалдашником. Ехала губернаторша, он цилиндр снял, поклонился с достоинством. Она ему ручкой сделала -- думала, что бузулукский предводитель дворянства... Пешков, одобрительно кашлянув, сказал:

-- Из тебя, Сергей, пожалуй, будет толк... Продолжай в том же духе. 

Никогда не следует поощрять рассказчика, когда он поддается соблазну приодеть голую правду в пышные наряды вымысла...

Поощренный Пешковым, я продолжал:

-- Раз вот так-то отплясал Батёк свой номер и, как водится, в конце "поставил точку" -- стукнул каблуками и перекувырнулся. А на хорах в трактире сидел заморский богач. Видали около вокзала на Москательной картину во весь дом? Сидит этот заморский житель на жнее-сноповязалке, правит четверкой рыжих сытых коней. Пшеница высокая, густая: колос к колосу. Машина косит пшеницу и вяжет снопы. А на жителе панама, и курит он сигару. В перспективе видна широкая голубая река вроде Волги, называется река Миссисипи.

-- Все мы эту картину видели, -- подтверждает с носа Абзац. -- Вы про Батька забыли, говорите про него. Ну, он перекувырнулся, а дальше что?

-- Так вот, этот миллионер вроде Васи Шихобалова приехал эти самые машины нашим купцам продавать. Вам известно, -- спросите Машу, -- купцы жадные: сеют пшеницу в степи кто пять, кто десять, кто двадцать тысяч десятин; косить да убирать рук не хватает -- им машины нужны. Выпили купцы с богачом магарыч в ресторане, и зазвали они его в трактир. Травкина послушать да на Батька посмотреть. Слушал наши песни приезжий довольно спокойно и послал Травкину с половым зеленую бумажку; три рубля. А как пошли плясать, да как наш Батёк перекувырнулся да на ноги встал -- тут пришел и он в дикий восторг. Позвал Батька на хоры, подарил Батьку серебряную монету величиной с чайное блюдце и говорит: "Приезжай ко мне в гости за океан. Смело садись, хоть сегодня, на любой пассажирский пароход, скажи к кому -- меня там все знают. А дом мой стоит при заводе на реке Миссисипи". 

-- Правду он это говорит? -- спросила Маша Цыганочка Алексея Максимовича.

-- Гм... Немножко наш дядя Сережа прикрасил, а случай такой точно был. Только слушал Травкина не сам миллионер, а его уполномоченный. И монета -- поменьше блюдечка, однако побольше серебряного рубля... В остальном я могу все подтвердить.

-- Я видела у чиновницы, у вашей хозяйки, ужасно маленькие чашки, к ним блюдца синие с золотом, -- поддержала меня и Маша, лукаво улыбаясь.

-- Вот видите, блюдца бывают разные, а монеты все одного размера, -- сказал я. -- Разрешите продолжать рассказ...

-- А ездил Батёк в гости за океан? -- поинтересовался Стенька с той улицы.

-- Как же... Только это долгая история... Глядите, скоро уж Ширчок.

-- Ничего, расскажите хоть начало, а доскажет потом.

-- Ну, чур, меня больше не перебивать... Положил Батёк монету с чайное блюдце в карман плисовых шаровар. Штаны широкие, а карман узенький. Едва влезла монета в карман. Попытал назад -- не вытащишь!

-- Ах! -- воскликнула Маша и, высунув руки из-под пешковской хламиды, хлопнула в ладоши. -- Достанется монета травкиной супруге!

-- Нет, монета цела, у матери Батька в сундук хранится... Не перебивайте. Пошли певцы в боковушку за эстрадой в свое барахло обряжаться. А супруга Травкина уже дожидается: узлы вязать. Попробовал Батёк, а монету никак вынуть из штанов не может... Тут явилась у него блестящая идея: "Как, -- подумал он, -- монета, значит, достанется хозяйке?.. А сам я босой, в рваных штанах в гости должен ехать? Неприлично!" И пустился наш Батёк наутек. Как был: в сапогах с медными подковками, в бархатной безрукавке, в шароварах с позументом, в канаусовой рубашке с золотыми пуговками, а в кармане монета с большое чайное блюдце! По лестнице из трактира -- вон! Да с базара -- вниз по Панской. 

-- А я знаю, куда он побег, -- похвастался Вася Шихобалов.

-- Куда? Откуда ты можешь знать?

-- Верно! Ох, и догадливый ты, Вася!.. Батёк с Панской прямо на берег, к Зевекинской конторке пароходов. Пароход "Миссисипи" дал уже третий свисток -- отправляется вверх по Волге прямым рейсом за океан. Река Миссисипи -- это подтвердит вам и Пешков -- впадает в Волгу слева, повыше Костромы.

Все ребята, кроме Маши Цыганочки, дружно захохотали. Смех этот имел очевидную цель показать, что они все хорошо знают географию и что Миссисипи в Волгу не впадает.

Я умолк и надулся. Маша Цыганочка серьезно возразила:

-- Нет, это был не "Миссисипи". Он за океан не ходит. Батёк на "Флориду" сел. Он мне сам говорил.

"Флориде".

-- Пусть будет "Флорида"... Она уже отдала чалки. Батёк не растерялся, ударил с разбегу каблуками -- гоп, сделал сальто-мортале...

-- Ах! -- испугалась Маша и закрыла двумя ложками глаза.

-- Ничего... не бойся!.. Батёк как ни в чем не бывало стал ногами на палубу. Поехал...

-- Поехал?.. И котелок с ним. В чем уху варить будем? -- спросил Абзац.