Кругосветка.
Глава пятая

Глава пятая

Тут мне пришлось прервать рассказ о том, как Батёк ездил за океан. Перевозный пароход дал короткий свисток -- знак лодкам отцепляться. Мы отдали чалку сели в весла и взяли за перевал к Аннаевской косе.

Перевалив на луговую сторону Волги, мы пошли бечевой вдоль косы. Поставили "дерево", то есть мачту, а на ее верхушке продели в кольцо бечеву. Конец бечевы я закрепил на левую утку около себя на корме, чтобы в случае чего отдать бечеву; к тому же натянутая от мачты к корме бечева служит вантой и не дает согнуться мачте. Не успели мы наладить бечеву, как четверо мальчишек засучили штаны выше колен -- и в воду. Лямок из холста у нас не было. Козан снял штаны, аккуратно сложил из них подушечку, сделал петлю из конца бечевы и надел ее через плечо, подложив штаны, чтобы не натирало. Он непременно хотел быть "закоперщиком", хотя Абзац -- выше ростом и сильнее -- оспаривал у него эту честь.

-- Ладно, -- пригрозил Абзац, -- устанешь тянуть, сам будешь просить, а я лямку не надену...

-- И не подумаю просить, -- ответил Козан. Бечева натянулась. Вася, Абзац и Стенька припряглись к Козану и зашагали по заплесу. 

Мы с Машей сидели рядом на ближней к корме поперечной скамье. Пешков правил. Все трое думали о Батьке. Маша Цыганочка первая выдала свою думу:

-- На сапожки с набором нас сменял!

-- Не в сапожках суть, -- возразил я. -- Он матери побоялся. Она с него шкуру спустит, если его Травкин прогонит. Батёк в воскресенье рубль, а то и три домой приносит. Шутка сказать -- в месяц десять целковых!

А она, хоть и кричит басом, "сердечная", работать не может. Батёк пуще всего боится, что она от сердца в одночасье помрет. Она его лупит, а он кричит: "Мамага, не бей меня! Тебе вредно! Пожалей свое сердце!" Не вернись он завтра, она от волнения, пожалуй, помрет... Вот он потому и остался.

-- Сильно преувеличено, -- сердито возразил Пешков. -- Пьет она, это ей вреднее. Все, что ни принесет

Батёк, пропивает.

-- А монета? -- лукаво спросила Цыганочка. -- Монета-то у ней в сундуке?

-- Да, монета цела, -- уверенно подтвердил я.

-- Не в рублях дело, -- продолжал Пешков. -- Что такое деньги? Прибавь справа два нуля -- из рубля станет сотня, три нуля -- тысяча. А рубль рублем и остался. Батька не деньги держат, не безрукавка. Хотя, между прочим, и наряд для артиста не пустое дело. Все равно что мундир для генерала... Я мальчишкой увидал в первый раз в цирке клоуна. Левая штанина у него была голубая, правая -- желтая, рукава -- наоборот: правый -- голубой, левый -- желтый. На груди вышита черная кошка, на спине -- муругий бык. А на голове островерхий колпак. Я как увидел его, тут же решил стать клоуном. Думаю, подожду, когда он выйдет, и попрошу: "Возьмите меня в ученики!" Ждал, ждал на улице у дверей. Не выходит и не выходит. Разные люди выходят, а клоуна нет. Уж и лампы гасят. Я спрашиваю: "Когда же выйдет клоун?" -- "А зачем он тебе?" -- "Мне надо ему важное слово сказать". -- "А ты его знаешь?" -- "Ну еще бы, первый друг". -- "Как же ты его не признал? Он сейчас мимо тебя прошел". А прошел мимо меня какой-то неприметный человек в черном пальто, на голове котелок, и не взглянул на меня, скучный, угрюмый... 

Маша весело рассмеялась:

-- Ах, Алексей Максимович, вы обмишурились! Он для того и котелок на голову надел, чтобы не узнали. Увидал -- мальчик идет. Дай-ка я его насмешу, вместо шляпы котелок надену!.. А у нас вот и Батька нет и котелка нет.

настоящий котелок, откуда и название.

-- Дело не в котелке, -- заговорил снова Пешков, -- и не в том, что я не стал клоуном. Артист живет в искусстве, в работе живет, а вышел на улицу -- ему скучно, тоска.

-- Я вырасту и стану тоже артисткой. Они и на улице очень нарядные ходят. У нас в доме Агарева живет. Выйдет утром в Струковский сад гулять в кружевном платье... Все в дырочках, и зонтик кружевной, и шляпа... Ах! С нее все барыни фасон берут!

Маша мечтательно помолчала и спросила:

-- Алексей Максимович, вот вы в цирки ходите. Ну, есть клоуны, а клоунады бывают?

-- Гм, кха, клоунады?! Бывают!

-- Вот я сделаюсь клоунадой и буду уходить из цирка не так -- в простое одевшись, а переоденусь еще шикарней -- вся в клетку.

-- Такой клоунады губернатор не позволит.

-- Еще как позволит! Барыни будут с меня фасонь брать... 

Ночь близилась. Бледное солнце не зарумянилось и на закате. И закат не пылал, а, напротив, густо засинел. Только в зените небо чуть закраснелось.

Аннаевская коса длинна. Сначала наши бурлаки тянули дружно, потом по одному начали отлынивать. Козан, добровольно надев на себя петлю, упорно шагал, натягивая бечеву. Следы его в мокром песке заплёса делались все глубже.

-- Хороший у нас движок, -- сказала Маша, -- а его все бросили.

-- Ничего, дотянет: верхушка косы близко, -- ответил Алексей Максимович. -- Надо брать на перевал.

Вдруг наши бурлаки, что-то заметив впереди, разом принажали и начали усердно тянуть, шагая в ногу. Лодка пошла быстрее.

Приверх Аннаевской косы -- вот он. С приверха Волга начала брать песок, и берег тут приярист. Над обрывом одиноко сидел какой-то человек. Сумерки сгустились.

Одинокий человек сидел, опустив непомерно большую голову на руки, уставленные на колени, в позе сосредоточенной задумчивости, что очень шло к вечернему пейзажу.

Наши бурлаки упористо шагали мимо одинокого человека, не обращая на него внимания. И он не пошевелился и ничем не показал любопытства, даже не повернул в нашу сторону головы.

-- Да ведь это Батёк! -- воскликнула Маша. -- И в котелке, как клоун!

Бурлаки продолжали шагать. Абзац даже запел -- и все подхватили бурлацкую "Дубинушку":