Кругосветка.
Глава восемнадцатая

Глава восемнадцатая

Лекция моя продолжалась не более получаса, но успела навеять, как и предсказал Пешков, порядочную скуку. Несколько меня утешил Евстигней. Он, взвесив в уме последствия открытия нефти в Самарской Луке, глубокомысленно сказал:

-- Керосин будет дешевый, стекол не напасешься... Из нашей команды лишь один Стенька задал мне вопрос очень существенный:

-- А откуда под землей нефть взялась?

-- А это я тебе одному расскажу дорогой.

Собрались в путь. Ребята не забыли моего предложения воздвигнуть пирамиду в знак нашего пребывания на перевале. Они скоро убедились, что величественные пирамиды требуют очень много материала и времени для своего сооружения... Евстигней уже запряг кобылку. Когда мы покинули свою стоянку (Алексей Максимович предложил ее назвать "Алтарь Аполлона"), то маленькую кучку сложенных в пирамиду камней нельзя было заметить и с небольшого расстояния. 

Чтобы развеять скуку, я напомнил Васе о золотых рыбках:

-- Вася, посмотри в лодку. Кажется, банка там танцевала с котелком...

Шихобалов, явно испуганный за целость "бойкой" банки, кинулся к лодке. И прочие заглянули туда с любопытством. И что же: банка, устав от пляски на ухабах, действительно лежала в сладкой истоме на боку, рядом с котелком, привалясь к нему плечом. Чайник скромно стоял в сторонке, уткнувши носик в борт.

Вася схватил банку и подверг ее тщательному осмотру.

Банка оказалась целой. Вася не обнаружил даже трещинки, только у нескольких рыбок отломились от тряски хвосты. Банку укрыли в мягкое, так, чтобы она опять не вывернулась.

Находки, включая позвонок ихтиозавра, погрузили в лодку. Евстигней ворчал: лошади, мол, и так тяжело, а камни возить он не рядился.

-- Да ведь "под гору вскачь"? -- заметил Абзац.

-- Это у вас где-нибудь, а у нас на горах и в гору плачь и под гору плачь. Под гору-то лошади, чай, еще труднее.

Чтобы подкрепить свои слова, Евстигней затормозил правое заднее колесо, крепко привязав его веревкой к дрожине, чтобы оно не вращалось.

-- Алексей, скажи, -- обратился я к Пешкову, -- почему он затормозил правое, а не левое колесо?

-- Узнать? Узнать нетрудно. Стоит только спросить... Евстигней Петрович, почему ты затормозил правое колесо, а не левое?

-- Чудак-человек, -- удивился мужик, -- как же можно левое? Гора-то ведь справа, дорога-то по косо-гору. Затормози я левое -- дроги задком станут под гору забегать. А так у нас пойдет вроде конно-железной дороги, как по рельсам! Ну-ка, красавица, покажи господам, как у нас... 

Стенька и я от всех отстали, и я ждал, что он мне скажет.

-- Правду говорят, что нефть -- чертова кровь? -- тихонько спросил Стенька, чтобы товарищи не услыхали.

Я кратко, по Менделееву, объяснил ему происхождение нефти и спросил:

-- Откуда у тебя взялась про нефть такая чепуха?

-- А мне бабушка сказала. Ведь я на той-то улице у бабушки живу. Мать моя в людях -- мне с ней жить негде...

-- С чего же бабушка-то про нефть взяла такое?

-- А это ей монашки наговорили. Бабка у меня богатая, к ней монашки ходят. Она смерти ждет да грехи замаливает. Она страсть какая грешная. "Где, -- говорит, -- грешила, там и помру, а больше грешить не стану. А нефть -- чертова кровь. Керосин жечь в лампах -- грех. А надо жить при лампадке и жечь в ней настоящее деревянное масло".

-- А ты в школу ходишь?

-- Как же. В городское трехклассное. Мать у бабки в ногах валялась, чтобы меня учить, уверила ее, что в трехклассном только божественному учат, ну бабка мне на зиму сапоги дает, валенки в школу ходить.

-- Да как же ты уроки-то учишь?

-- Очень просто. Лампадка у нее неугасимая. Я встану на табуретку к иконам, к свету поближе, да и давай вслух, как дьячок, бормотать: "Чтобы разделить дробь на дробь, надо зна-ме-на-тель вто-рой по-мно-жить на числи-тель пер-вой, а числитель второй на знаменатель пер-вой и первое про-из-ве-дение раз-де-лить на вто-ро-е".

-- А бабка?

-- Вздыхает, плачет, крестится.

-- Ты ей скажи про нефть.

-- Ну да, "скажи"! Она узнает, что около Самары полно нефти, со страху помрет... 

Дорога привела нас на берег Волги выше села Переволока. Перед спуском к реке Евстигней снял тормоз с колеса, забрался в лодку и погнал кобылку. Он торопился, боясь, чтобы переволокские не увидали: Евстигней лодку "не по-людски" везет из Усы в Волгу.

Мы бежали, едва поспевая за колесницей. В лодке все гремело. Маскотт отчаянно кричал, впившись когтями в борт.

На краю овражного обрыва, высоко над нами, появились переволокские ребятишки. Они кричали, свистели и кидали нам вслед камни, но камни не долетали...

Ссунув лодку в воду, Евстигней, сердитый и молчаливый, стал с нами прощаться, протянув Алексею Максимовичу руку.

-- А полтинник сдачи? -- напомнила Маша.

-- Что вы на это скажете, господин министр финансов, Сергей Витте? -- обратился ко мне Алексей Максимович.

Мужик ожидал моего ответа с видимым интересом. В те времена Витте вводил в России "винную монополию", имя его стало известно всем крестьянам.

-- Что же я могу ответить... Пусть Евстигней Петрович на этот полтинник выпьет за наше здоровье.

-- Вот это мило, это я могу похвалить.

-- Мы вам даем не на водку, а на чай, -- поправила меня Маша.

-- На чай? Ну, Евстигней, качай! Садитесь в лодочку, а мы пойдем пить водочку.

Евстигней тронул кобылку в гору, еще раз пожелав нам счастливого пути. Когда он отъехал, я сказал:

-- Я слагаю с себя обязанности министра финансов. Вручаю тебе, Алексей, свободную наличность: сорок восемь копеек серебром. Ты сам прекрасный финансист...

-- Отставка принимается! -- согласился Алексей Максимович. -- Маша, бери котелок, пойдем со мною реализовать свободную наличность.

Маша вынула из-за пазухи аккуратный мешочек, застегнутый кнопкой, -- в нем она берегла свою колоду карт.

Алексей Максимович с Машей пошли в гору вслед Евстигнею, а мы начали собирать топливо. Его на берегу находилось мало -- все за лето сожгли переволокские мальчишки. Когда примерно через час вернулись Маша и Алексей Максимович, чайник у нас только собирался закипать.

Маша возвратилась веселая: в одной руке она несла почти полный котелок желтого топленого молока с пенками, а в другой что-то в узелке, связанном из ее платка. Алексей Максимович помахивал порядочной связкой баранок.

-- Покажи, что выцыганила у баб.

"выцыганила", а наворожила, -- обиделась Маша. -- Вот, глядите...

Она развязала платок, и мы увидели десяток печеных яиц, из них три крупных -- гусиных, и небольшую краюшку серого хлеба.

-- Она всем нагадала "исполнение желаний", -- сказал Пешков.

-- Я бы сколько принесла! Меня бабы не пускали, да он увидел и не разрешил.

-- Обратите внимание и на мое приобретение -- окаменелости не хуже позвонка ихтиозавра. Шестнадцать штук -- сорок копеек. Кроме этого, в лавочке есть керосин, колесная мазь и лапти с подковыркою, очень хорошие, но мало пригодные в пищу.

и булочного. И надеюсь, когда у нас будет больше дров, вечерком, я покажу вам, что эти окаменелости съедобны. Что касается трех гусиных яиц, то Маша выцыганила их у одной очень почтенной девушки. Бьюсь об заклад, яйца или тухлые или насиженные.

Все, что принесла Маша, мы быстро истребили, запив крутые яйца молоком. Гусиные яйца, все три, оказались насиженными -- от них отвернулся даже Маскотт.

Решив докипятить чайник на той стороне, мы сели в лодку и перевалили на луговой берег. Тут на песках дров мы не нашли совсем. Не пивши чаю, мы двинулись дальше.